Неспетая судьба Кати Огонёк

В Кузбассе хранится рукопись с песнями несостоявшегося из-за внезапной смерти звезды русского шансона концерта. Поэт Олег Максимов по просьбе «Кузбасса» рассказал о них и работе с певицей…

 

Однажды, лет 18 назад, в Кишинёве столичного поэта и королеву шансона свёл случай.

– Пока ты не споёшь песню судьбы, твои песни ни черта не стоят, – сказал поэт.

– Давайте, – сказала певица, уже давно гремевшая славой, для одних – бывшая «сиделица», для других – просто здорово поющая о жизни, о любви и разлуке. – Давайте, если сумеете написать…

Старый поэт Максимов имел в виду будущую главную песню, которая бы шла из классики: лагерных баллад, потому что его душа этапом и ими пронзённая с детства.

Молодая звезда Огонёк, имевшая срок лишь как пиар, сразу поняла: грядёт , и близко, очень важное.

Как сложился их союз, написалась ли песня судьбы?. 76-летний Олег Максимов, известный российский поэт, журналист, член Союза писателей СССР, России, Молдавии, выпускник Литинститута имени Горького, автор больше тысячи стихов и 15 книг, автор  многих песен, в том числе написанных с Борисом Амамбаевым, зазвучавших  с 2000-х на концертах по России, Молдавии, Германии, вышедших на дисках «Золотая паутина», «Волчья ягода»… Так вот, Олега Ефимовича мы с этим вопросом нашли дома, на окраине Таштагола, в темноте вечера заканчивавшего плотничать в пристройке… И туман шёл обгоняющими нас шагами вверх, закрашивая даже редкие крыши и вскоре всю гору с редкими не пробивающими фонарями. Пахло тайгой и брусничником. Был обычный вечер поэта, с новыми строками. Столичный поэт, вообще-то уже не раз живший в Кузбассе и осевший здесь снова, не любящий рассказывать о встречах со звёздами, сделал вдруг исключение…

 

Ключ

– В тот день я был на республиканском радио в студии радио «Шансон», – вспоминает, приглашая нас , нечаянных гостей, в дом, помогая переступать по свежим плахам. –  Как раз разговоры пошли, не пора ли закрывать «блатную» тему…

– Да, помню, в 1990-х и в начале 2000-х старые («Таганка»)  и новые лагерные песни зазвучали из кухонь и машин по России и бывшему Союзу. Да их слушали ВСЕ. По ним узнавали кто-то известную, но в основном неизвестную жизнь, в том числе эпохи репрессий, чувствовали как-то на уровне генетической памяти, что ли, связь. А потом началось, хватит шансона…

– И ведущая обратилась: «Олег, вы прошли это всё, может быть, дадите и про это интервью?» – «Конечно…» Я написал давно: «А кому эти песни нужны? Вот вопрос иностранного рода! Это – классика нашей страны. Это – песня больного народа. В ней надежды бунтующий свет на свободу, любовь и удачу. Если слышу я песни тех лет, я всегда подпеваю и плачу… «Милая, знай, что нас сберегла наша большая любовь».

И вот мы записываем интервью, сначала о том, что у нас с Борисом только что вышел новый альбом с песнями. А дальше я говорю, что шансон у многих ассоциируется только с лагерем, но это не так, шансон, как хорошо выразился Александр Новиков, «нормальная мужская лирика», «городской романс». Новиков же лагерную тему превратил в истинное искусство. У него – класснейшая поэзия. И говорю: «Не печалься, любимая…» жило и будет жить вечно. Это настоящее человеческое чувство. Это часть нашей истории, нашей жизни, нашей культуры… И что её лучшие песни, как ни запрещай, будут жить. И что будущее у жанра лагерной баллады есть. Она много веков назад родилась и переходила из поколения в поколение у сидельцев… Лагерь же всегда любил рассказы, они там, в зоне, столько понарасскажут друг другу, понапридумают, это выливается в песни.

И я говорю, что король жанра лагерной баллады сейчас – Иван Кучин. А королева – Катя Огонёк.

А в соседней студии писалось… интервью с Катей. Как мы и они закончили, Катя к нам зашла на чай. Было лето – она шубу, богатую, скинула, забыла, что под ней в домашнем, видно, так торопилась… «А, – рассмеялась, запахнув шубу, – свои люди…»

И мы с Катей Огонёк разговорились…

И я, считая Катю звездой первой величины, способной стать суперзвездой, сказал ей, о чём давно думал: «Катя, неубедительно,  что ты красиво можешь делать и лучше… Но нужна судьба. Кати Огонёк (это псевдоним. – Авт.) судьба. Она должна прозвучать в песнях. Как Катя жила, почему оказалась в тюряге. А то она то ли сидела, слушатели гадают, то ли нет»… И я говорю, что судьбу Огонька могу написать. Я тебя чувствую хорошо. Она: «Буду рада…» На том и порешили.

Я уехал снова в Москву, в Переделкино (писательский посёлок. – Авт.), начал работать, и пошло, хорошо пошло. Я ей по телефону готовые части альбома зачитывал. Как альбом стал почти готов – она ко мне в Переделкино приехала. Прочитала – заплакала: понравилось. «Олег, давай-давай, скорее будем записывать…»

И вдруг… Я только альбом доделал… А по телевизору весть: «Умерла Катя Огонёк».

И вот он (достает с полки. – Авт.), альбом «Белый крест», невостребованный…

Альбом – это стопка страниц с песнями, на нём ни загнувшихся уголков, ни царапин, как новый, хотя с 24 октября 2007-го, со дня смерти 30-летней певицы, прошло столько лет… И поэт читает нам страницу за страницей несостоявшейся первой исповеди Кати Огонёк перед народом. А я всё думаю: «Эх, Катя, не успела. А было бы круто! И до боли, до слёз»…

Этим бы циклом певица рассказала бы, как война в Чечне (в 1990-х) забрала мужа и как она, Катя, расправилась с человеком, сделавшим её вдовой в 20 лет, как она в зоне тоскует по сыну, который растёт у чужих, как в лагере «…я бы в клочки порвала белый свет, только не вижу я белого света», и рассказывает свои и чужие лагерные истории, в том числе жуткие: про девушку, которую спьяну застрелил часовой…

И были бы в исповеди тайны, которые каждый в зале понял бы по-своему. Так родилось бы после много народных версий только что услышанному. И было бы, точно, продолжение… Был бы в исповеди ключ, почему она Огонёк. Прозвище – от любимого,  навеяно цветами огоньками.

В исповеди-концерте в конце Кате, идущей в метели, светил бы огонёк надежды. Он привёл к освобождению, а дальше – к новой встрече и дорогому человеку, ставшему судьбой..

Когда-нибудь цикл этот выйдет книгой. И,  может, прозвучит со сцены на вечере памяти.

– А если бы дочка Кати спела мамину исповедь, – говорим мы поэту, – то вообще было бы супер…

Непридуманное…

А почему эти стихи «держат» от и до? В них – «лагерная» правда. Олег Максимов в пять лет был репрессирован с родителями, в 1949-м…  И ему не забыть страх, набитые людьми товарные вагоны, тиф…

Как привезли из Кишинёва в Таштагол, их, «политических» (папа – профессор, секретарь литературного журнала, по обвинению – «боярско-румынский националист»), как они шли с уголовниками по тайге шесть суток до места…

Олег помнит метель, как дошли… Колючий иней на стенах сгоревшего накануне (!) клуба посёлка, в клуб планировали поселить ссыльнопоселенцев изначально, на время, а пожар, а теперь куда? Крыши больше нет, громадная печь, у которой ссыльнопоселенцы сгрудились, грела впустую. Да и без того уже кто температурил, кто сильно кашлял… Комендант лагеря, зона его была неподалеку, «за нас взялся, сказал: «Ну чё, надо спасать, а то начнут подыхать». У него в лагере был уже почти достроен барак для очередных партий заключённых.

– Он и поселил нас в этот барак… Так все ссыльнопоселенцы оказались практически лагерниками… И зиму провели, как заключенные…

Выбрались из лагеря к весне. Ссыльнопоселенцев расселили, как задумывалось ещё осенью,  на время по домам поселковых жителей. С перспективой дальше как-то строиться, как-то самим выживать и ходить на отметку.

Вот Олегу уже семь, и предписано: не только пригнанным взрослым работать на прииске вместе с вольнонаёмными, но и детям работать шуровщиками, но только летом. И штукой типа кочерги он ворошил в колодине проходящую с водой горную массу, чтобы золото на дно оседало.

Жуть, которую в сборнике описал, сам видел, мальчиком. Был побег из зоны зимой. Трое в горах сгинули. Четвёртый кружил и… вышел к лагерю. Часовой его, идущего к воротам зоны, не окликнув, застрелил.

А ещё… В посёлке не хватало учителей, отца, наконец, взяли туда на работу, в три школы, и семью поселили у школы на квартире. Вскоре пришла «волна» ещё арестов. Но Максимовых предупредили, спрятали, и так уцелели…

Амнистировали Максимовых в 1958-м. Реабилитировали в 1989-м.

Лет в 16 Олег написал стихотворение…

–  Антисоветское, злое… Отец, прочитав, сказал: «Ничего гуманнее, лучше, чем социализм, человечество не придумало. Другое дело – это проводят в жизнь люди, и получилось, что получилось». И сказал: «Злость не лучший попутчик».

Из чего тогда будущий Поэт Олег Максимов понял главное:  человек выдержит всё, если внутри – свет. И даже в чёрную метель его выведет огонёк души…